След грифона - Страница 110

110

Бой у станицы Ново-Дмитриевской дал название первому кубанскому походу Добровольческой армии. «Ледяным походом» назвали его историки белогвардейские. К тому времени остались позади сотни верст негостеприимной, непролазной донской земли. Еще в Ростове, анализируя обстановку на Дону, Кубани и на всем Северном Кавказе, Шульгин, Савинков и Суровцев предоставили военному совету ВСЮР подробный секретный доклад об обстановке на юге России. Из доклада явствовало, что донское казачество еще не представляет для себя всю меру опасности красного наступления. В это же время казачество кубанское и терское уже испытало на себе все прелести большевистского правления. Дело в том, что части бывшего Кавказского фронта, противостоящие во время войны Турции, имели в своем составе много солдат из числа так называемых иногородних. Так называли в казачьих областях все не казачье население, которое проживало не только в городах, но и в станицах. Теперь эти иногородние, дезертировав полками и дивизиями с позиций, вооруженные и озлобленные, бросились разоружать казаков и делить казачью землю. Но так пока было только на Кубани и Тереке, а Дон еще ожидало создание комитетов бедноты и комитетов по разделу казачьей земли. Ожидало то, что осталось в истории страны под названием «расказачивание». Во время похода по донской земле добровольцы с боями входили почти в каждую станицу, громя отряды Красной гвардии, захватившей их накануне при полном попустительстве казаков. А уже утром следующего дня донские казаки начинали шнырять по станице и в ее окрестностях в поисках того, чем можно поживиться после вчерашнего боя. Банально мародерствовали. Затем заполняли станичный майдан и начинали митинговать. Резолюции таких митингов имели главным тезисом одно: «Сами с усами! Никто нам не указ! Власть – советам казачьих депутатов! Нам и советы создавать не надо. У нас сход – совет!» Вот такие резолюции на своих митингах в то время принимали на тихом Дону. И напрасно командование Добровольческой армии пыталось доказать донским казачьим атаманам и старшинам, что большевики церемониться с ними не будут. Где там!

Один человек из числа казачьих лидеров Дона осознавал весь трагизм положения. Это был покончивший с собой атаман войска Донского Алексей Максимович Каледин. Атаман не смог пережить переход на сторону красных некоторых казачьих полков. Накануне своей гибели на заседании донского правительства он заявил о «бесцельности продолжения борьбы и сопротивления». Его же преемник атаман Краснов позорно ввязывался в союз с немецкими оккупантами, завладевшими почти всей Украиной и теперь стоящими перед порогом Кавказа – Доном. Протрезвление придет. Но придет оно поздно. Да и протрезвев от иллюзий на короткое время, уже стоя на подступах к Москве, донское казачество, опять со своим «сами с усами», преисполнилось желанием вернуться на милый сердцу Дон. Протрезвление атамана Краснова – талантливого беллетриста перетекло в сотрудничество с нацистами. Вот тебе и беллетристика!

Весна на Кубани выдалась холодной. Была середина марта 1918 года, но стояла погода, свойственная скорее поздней осени. Днем заливали дожди, к вечеру подмораживало, ночью вдруг возвращался зимний холод. Какие муки испытывали усталые, изможденные длительными переходами люди! Какие душевные муки терзали души неопределенностью, которая казалась уже безысходностью! Ледяная вода дождя не текла – она пронзала тонкими струйками тело. Попадая за воротник, она прострелами пробегала по спине, стекала по ногам в разбухшие сапоги. И эти без того неподъемные от налипшей грязи сапоги постоянно пополнялись водой, стекавшей с тела.

* * *

Пользуясь особым, теплым отношением к себе генерала Маркова, Суровцев по собственной инициативе выдвинулся вперед с пятью всадниками. Четыре офицера – два пехотных поручика и два таких же пехотных подпоручика – были неважными кавалеристами. Случись им рубиться с настоящей кавалерией, при первых же взмахах настоящих конников руки и головы этих всадников полетели бы под копыта лошадей, которые тоже были не кавалерийские. Лошади были куплены у казаков еще на Дону за большие деньги. И продавались донцами по принципу «на, Боже, что нам негоже».

К полудню большими хлопьями повалил снег. Суровцев подошел к реке и занялся поисками переправы, острая необходимость в которой, понимал он, возникнет сразу же при подходе основных сил. Несколько раз он и его спутники пытались перейти на другой берег. Продрогшие и замерзшие не меньше, а даже больше людей лошади, фыркая и, казалось, съеживаясь, раня ноги острыми осколками льда, отламывали ледяные забереги бурной реки, не раз и не два входили в воду. С большим трудом Суровцев отыскал брод. Он оказался рядом с разрушенным мостом. Трудно было даже понять – то ли его сломали люди, то ли сама разлившаяся река снесла мост своим половодьем.

На берегу, занятом неприятелем, их обстреляли со стороны небольшого хутора из трех-четырех хат. Дым из печных труб и манил, и дразнил, и злил одновременно. Тело с новой силой терзал холод. Ледяные объятия одежды рождали страшное ожесточение и злобу на врага. Сил для атаки было недостаточно. Не хватало еще нарваться на настоящую кавалерию. Суровцев повернул свой малочисленный отряд назад к реке. На противоположном берегу уже другие конные добровольцы тщетно искали брод. Они в точности повторяли то, что два часа назад проделывали полковник Суровцев и его подчиненные.

На своем берегу он застал передовые части офицерского полка генерала Маркова и самого генерала, который еще издали понял, что брод найден.

110