След грифона - Страница 128

128

Знаком района Заисточье была Красная мечеть, так же, как и Воскресенский собор, перепрофилированная. Мечеть перепрофилировали под ликероводочный завод. Черный юмор большевиков всегда присутствовал при переименованиях и перепрофилированиях. Минарет мечети уже снесли. Соткин свернул налево и пошел по какой-то улице. Раньше район был заселен томскими татарами. Теперь, после перетрясок, укрупнений и подселений, здесь творилось что-то невообразимое. Близость к центру Томска обусловила появление в бывших купеческих особняках государственных, советских учреждений. С ними соседствовали одноэтажные дома простых людей. Все утопало в зелени. Тополя и американские клены соседствовали друг с другом. Дом, который интересовал Соткина, находился в конце улицы Татарской. Не останавливаясь, Александр Александрович на ходу доставал из ящика с инструментами оружие. Освободив его от тряпок, он засунул один из револьверов в широкий карман брюк. Другой «наган» затолкал за пояс сзади, под пиджаком. Спустя минуту он крепким кулаком застучал в двери двухэтажного особняка, поделенного советской властью на восемь семей. Шесть семей с детьми и стариками, в том числе бывшие хозяева, ютились на втором, бревенчатом этаже, а две семьи проживали на первом, кирпичном, так называемом цокольном. Соткин продолжал стучать в дверь одного из двух подъездов первого этажа.

– Кто там? – кратко спросил сонный голос из-за двери.

– Плотники мы. Плотники, – ответил Александр Александрович.

– А-а-а, – промычали из-за двери.

Щелкнула щеколда. Дверь отворилась. На пороге стоял Гусь. В растянутой майке, весь в разнообразных татуировках царских и советских времен, в трусах до колен, почему-то называемых в народе семейными. Всегда можно поражаться точности уголовных кличек. Гусь получил свое прозвище, или, говоря современным уголовным языком, погоняло, за врожденную привычку двигать шеей в разные стороны. Увидав что-нибудь, он этой шеей бросал доверенную ей голову вниз, а затем плавным, волнообразным движением вперед и вверх. Затем возвращал голову в исходное положение. И так почти всегда и при каждом взгляде, в какую бы сторону ни смотрел. Он был умен, несмотря на свой неумный облик. Соткин когда-то ему заметил, что он-де не Гусь, а жираф. Только никто об этом не знает.

– И чего? И куда? И чё? – водя длинной шеей, задавал вопросы Гусь.

– Я хрен бы знал! – воскликнул Соткин в ответ. – Веди, где и что городить!

– Погодь, Сота, – полушепотом ответил Гусь. – Прикинусь...

«Переоденусь», говоря нормальным языком. Вот еще пример клички-погоняла – Сота. Кличка Соткина проистекала отнюдь не от фамилии, а от названия пчелиной ячейки – «coт». Соткин был частью чего-то. В лагерях он был известен еще с начала двадцатых годов двадцатого века, потому что ему удавалось каким-то образом решать вопросы на свободе, находясь за колючей проволокой. То есть был частью, или сотом, какого-то «пчелиного сообщества». За это уголовники его уважали и боялись. «Сота больно жалит», – сказал один из старых бродяг. Вот так и прилипло – Сота. Соткин, как конокрад, мог выдержать побои если не деревни, то хутора. Представьте себе, как била конокрада деревня! Барак лагерный как может бить? Соткин справлялся с бараком. Вычислял лидеров и расправлялся с ними. А потом воевал. Побеждал. Драка от войны очень сильно отличается. Есть места, где дерутся, а где воюют. Соткин всегда воевал, как на войне.

– Сота, ты впрямь городить? А может, тапочки вязать кому идешь? Белые... Так это не к Водяному. Лучше не связывайся. На хазе он. С ним еще трое. У тебя карман оттопырен. Вынут шпалер, – частил словами Гусь. – Я твое добро ко мне помню. Потому прямо тебе глаголю.

Вор Водяной, встреча с которым предстояла Соткину, проживал рядом. Это был бывший каретник безвестного купца-татарина, которому когда-то принадлежали весь этот особняк и усадьба при нем.

– Гусь, так и скажи Водяному. Пришел, мол, Сота. Маляву тиснули. Сота отшлифоваться пришел...

– Усек, – долговременно кивнул Гусь и пошел к каретнику.

Долго стучал. Долго кивал, отвечая на вопросы из-за двери. Дверь открыли. О чем-то вполголоса поговорили. Гусь вернулся к Соткину.

– Сан Саныч, может, завещание намалявишь? – поинтересовался любопытный Гусь. – Против совести не попрешь, как ни крути. Тебе здесь молебен заказывают. За упокой души...

– Разгребу, поди, – спокойно ответил Александр.

– Ну смотри. Я до дома слетаю да минут через десять подгребу.

Соткин несколько минут стоял перед закрытой дверью. Было ясно, что к его встрече хозяева готовятся определенным образом. Приготовился и Александр Александрович. Поставив ящик с инструментами у двери, он вынул из-за пояса и из кармана один и другой револьверы. Встал в стороне от двери. Стал ждать. Как это не раз бывало на войне, перед атакой, весь организм стал подобен сжавшейся пружине, а первоначальное волнение сменилось холодной, расчетливой яростью. Щелкнула щеколда, мягко, без скрипа отворилась дверь.

– Входи, Сота. Гостем будешь, – произнес грубый мужской голос из темноты дверного проема.

Соткин молчал, стоя в стороне от двери. Крепкий, мускулистый мужик в два шага вышел на крыльцо.

– Ты в прятки играть, что ли? – только это он и успел сказать.

Страшный косой удар рукояткой «нагана» по переносице. Кости раздробленного носа вонзились в мозг говорившего. Он не успел взвыть от боли. Не менее страшный удар ногой в живот оборвал стон, отбросил вышедшего человека к стене и согнул пополам. И еще один смертельный удар по седьмому позвонку на шее. И еще раз для верности в основание черепа. Тяжелое тело безжизненно рухнуло на крыльцо. Оглянувшись по сторонам, Соткин втащил мертвое тело в подобие прихожей, скорее похожей на тамбур, стараясь не испачкаться кровью. Он убрал с крыльца ящик с инструментами. Закрыл входную дверь на щеколду. Свет из крошечного оконца едва-едва освещал пространство. Глаза Соткина, привыкая к полумраку, различили какие-то ведра, стоящие на полу. Здесь же был нехитрый хозяйственный инвентарь в углу и пустая рассохшаяся кадка. Рядом обитая войлоком дверь. Александр Александрович рывком ее отворил.

128