След грифона - Страница 130

К оглавлению

130

– Это я... Гусь, – раздался голос из-за двери.

– Входи, – тихо приказал Соткин и, втащив Гуся в помещение-тамбур, сразу закрыл за ним дверь.

– Ну что тут? – спросил шепотом Гусь.

– Хорошо тут. Душевно, – улыбаясь в полумраке, ответил Александр Александрович. Гусь споткнулся о мертвое тело.

– Сан Саныч, грех-то какой!

– Праведник нашелся. Твое дело телячье. Обосрался и стой! Жди, когда подотрут!

Он опять рывком распахнул дверь и с силой втолкнул Гуся в комнату. Раздались выстрелы. Как и предполагал Соткин, за время его отсутствия Водяной вооружился «браунингом» убитого любовника Милашки и, не жалея пуль, стрелял наудачу. Отсутствие боевого опыта сделало свое дело. В горячке Водяной даже не соображал, в кого стреляет. Соткин же, опять выпустив всего одну пулю из «нагана», наповал сразил Водяного. Без какой бы то ни было паузы он вытер рукоятку своего револьвера носовым платком и вложил его в еще горячую руку мертвого Гуся. «Это, конечно, лишнее», – подумал он о стертых отпечатках пальцев. Но уроки Мирка-Суровцева он помнил и проверил жизнью. Хладнокровно оглядев страшную картину учиненной им бойни, с другим револьвером в руке он отправился сначала в одну, а затем в другую комнату. Больше в доме никого не было. Аккуратно переступая через трупы, чтобы не наступить в кровь, прихватив ящик с плотницкими инструментами, он вышел из дома. Мирно пели птички. Звук выстрелов вряд ли кто-нибудь слышал, но кровь на крыльце красноречиво говорила о том, что в доме разыгралась драма. На кровь слетались мухи. Примерно через час или два, а может быть, и позже, сожительница Гуся хватится благоверного. Возможно, и до завтрашнего дня никто убитых не обнаружит. Гостей к Водяному всегда ходило не много.


Не прошло и получаса, как сам он был в гостях у Ахмата, который жил неподалеку, в том же Заисточье. Сидели по-турецки на полу. Жена приятеля накрыла на стол. Принесла кувшин с водой. Полила гостю на руки, чтобы он, не вставая из-за стола, вымыл руки. Молча удалилась, унося таз и глиняный кувшин. Ахмат после объятий при встрече не проронил и слова. Ждал, когда заговорит гость.

– Один «наган» возвращаю. Спрячешь. Но послезавтра или среди недели опять заберу. Веревочки, что могли на тебя вывести, я обрубил. Думаю пропасть до конца лета из города. Поеду к староверам, на север. Поди, не прогонят, – сообщил он, отломив кусок теплой лепешки, запивая ее чаем.

Ахмат, по обыкновению, ничего не спрашивал.

– Где ты такой вкусный чай берешь, Ахмат?

– Татарин без хорошего чая не татарин, – улыбнулся хозяин. – А прятаться тебе надо, это так. Правильно говоришь, Сашка. Но прятаться надо не до осени. На год, на два надо...

Несколько часов спустя, смастерив по заказу Ахмата этажерку, Соткин отправился домой. Возвращался он другой дорогой. Он шел в направлении Новособорной площади, переименованной в площадь Революции сразу после того, как был снесен красавец Троицкий кафедральный собор. Поднимаясь в гору от Заисточья, он точно так же, как и сегодня утром, поймал себя на мысли, что что-то необычное происходит в городе. С ним вместе в направлении площади шло еще немало людей. Тогда как навстречу никто не шел. Александр Александрович несколько раз хотел прямо спросить, куда идут эти люди, но, не желая привлекать к себе внимания, молча продолжал идти вместе со всеми.

Площадь была заполнена жителями Томска. Здесь проходил какой-то митинг. Едва он поравнялся с угловым зданием клиники медицинского института, как путь ему преградил милиционер, заинтересовавшийся ящиком с инструментами в руках Соткина. «Как это я „наган“ догадался у Ахмата оставить», – похвалил себя Александр Александрович. Между тем милиционер, положив руку на кобуру, приказал:

– Стоять! Кто такой? Что в ящике?

Соткин чуть было по лагерной привычке не снял с головы перед начальством кепку – это его выдало бы с головой как недавнего заключенного советского лагеря, – но вовремя сообразил, что он теперь не заключенный, а законопослушный гражданин Страны Советов.

– Плотник я, товарищ милиционер. А в ящичке инструментарий мой.

– А ну покажи, – не снимая руки с кобуры, приказал милиционер.

Александр Александрович стал выкладывать прямо на брусчатку свои инструменты. Служитель правопорядка остановил свой взгляд на небольшом топорике.

– Так ты что же, так с топором и по городу ходишь?

– Дак а как иначе? У меня вот и нож имеется. В нашем деле как? То подтесать, то подстругать требуется. А по какому случаю митинг, товарищ милиционер?

– Ты что, с луны свалился? Или пьяный?

– Да я вообще не потребляю, товарищ милиционер.

– Война, дурило, – неясно чему радуясь, с улыбкой сообщил милиционер. Ему нравилось, что хоть кому-то он сегодня мог первым сообщить эту весть. – В общем, дуй отсюда, пока я тебя не забрал. Топор и нож оставь. Не положено.

– А с кем война-то? – протягивая милиционеру нож и топор, спросил Соткин.

– С Германией. С кем же еще, – многозначительно ответил постовой, раздумывая, не отобрать ли заодно и ножовку у этого придурка. «В хозяйстве сгодилась бы...» Решил не отбирать. Начальство отметит его бдительность за конфискованные топор и нож. А вот за ножовку и на смех поднять может. – Уйди с глаз моих! – рявкнул он на Соткина.

Соткин не заставил себя упрашивать и пошел мимо молчаливой толпы, над которой возвышались портреты членов ЦК ВКП(б) и лично товарища Сталина. Взглянул на часы, прикрепленные к телеграфному столбу перед бывшим зданием Управления путей сообщения: без четверти двенадцать. На трибуне перед толпой появились руководители города. Кто-то заговорил в рупор:

130