След грифона - Страница 140

140

– Голубчик, – точно определив его душевное состояние, обратился к нему Степанов. – Отдайте приказ конвою размещаться на ночевку здесь. Мы с Александром Васильевичем остаемся у вас.

И еще раз встретившись глазами со Степановым, Сергей понял окончательно, что напрасно столько времени пытался найти понимание у адмирала.

– Слушаюсь, – ответил он и, резко повернувшись через левое плечо, вышел вслед за Пепеляевым.

Все свое раздражение он выплеснул на Пепеляева, который, улыбаясь, встретил его за дверями. Он о чем-то беседовал с командиром штурмового батальона полковником Урбанковским.

– А ты почему молчал? – обрушился он на друга, даже не поздоровавшись с Урбанковским. – Или ты тоже не понимаешь, что в наших руках, возможно, сама судьба Белого движения? Да ты по своей должности обязан считать свой участок фронта самым главным! А в нашем случае так оно и есть!

– Ну ты же сам знаешь, как ко мне относятся в Ставке! Ты вспомни, как я все лето отписывался на доносы Сумарокова!

– Плевать ты должен на всех и вся, когда дело касается долга и чести!

– Я смотрю, ты сам не можешь плюнуть на то, на что давно плюнуть пора! После твоих личных неурядиц ты стал просто бешеным! – громко сказал Пепеляев. Почти крикнул.

Пепеляев с опозданием опомнился, что сказал лишнее. Понял, что не просто обидел друга, а ударил его по самому больному. Да еще и при свидетеле. Когда-то студент Томского технологического института, потом участник Первой мировой войны, полковник Евгений Урбанковский знал о любовной истории Сергея и Аси. Знал он и то, что действительно Сумароков писал доносы на Пепеляева, обвиняя Анатолия Николаевича в нелояльности к Временному Сибирскому правительству. На что Пепеляеву ничего не оставалось делать, кроме как писать на имя тогдашнего военного министра Гришина-Алмазова: «Ни в какой партии и организации (кроме тайной организации г. Томска, которую сам организовал в январе 1918 года) я не состоял и не состою».

– Господа, ваша дружба притча во языцех в нашем соединении. Каждый солдат знает, что вы с детства дружны. Не ссорьтесь. Ей-богу, это для всех нас будет крайне неприятно, – неуклюже попытался примирить друзей Урбанковский.

– И все же, – не дал ему договорить Суровцев, – не пора ли вам, ваше превосходительство Анатолий Николаевич, поискать себе другого начальника штаба?

От неожиданного заявления Пепеляев оторопело открыл рот. Да так и остался стоять, когда Суровцев быстро стал спускаться по широкой лестнице на первый этаж особняка.

Было еще одно событие в этот день, о котором Суровцев никому не сказал и которое добавило раздражения. Его начальник контрразведки подполковник Яковлев, также прошедший боевой путь от самого Томска, сегодня, улыбаясь, доложил, что в его руки попал некий матросик по фамилии Железнов. Как к этому факту относиться, Суровцев пока не знал. Он не испытывал ни злорадства, ни удовольствия. Боль. Саднящая душевная боль проснулась в душе и теперь, казалось, терзает рассудок и тело.

А между тем в кабинете продолжали прерванную беседу генерал Степанов и адмирал Колчак. Там, как и в приемной, тоже не было взаимного понимания.

– Вот это и есть тот офицер, а теперь уже и генерал, о котором я вам говорил, – сказал Степанов адмиралу.

– Значит, вот каким ты видишь посланца к барону Маннергейму, – задумавшись, проговорил Колчак.

Он встал и медленно стал прохаживаться по комнате-штабу.

– Александр Николаевич, после всех тяжелых раздумий обязан сказать тебе следующее, – продолжал адмирал.

Он точно внутренне собрался и только потом договорил:

– Предложение генерала Маннергейма о вступлении Финляндии в войну на нашей стороне в обмен на признание ее независимости я отклоняю!

– Александр Васильевич, Финляндия уже независима. А генерал Маннергейм уже и не генерал, а регент нового государства. За прошедший год я побывал и на Украине, и в Польше, и на Дону, и в Финляндии. Я встречался и с Петлюрой, и с Пилсудским, и с нашими генералами Алексеевым, Корниловым, Деникиным, Юденичем, Миллером. Еще раз повторюсь, ни у кого из наших генералов нет взвешенной политической программы. Ни у кого... Нет ее и у твоего правительства. Уж извини! Независимость Маннергейму как таковая и не нужна. Финляндия и так оказалась ни от кого не зависимой, кроме Германии, которая всегда была рядом. После немецкой революции Финляндия становится все более независимой в ближайшей перспективе. Барон с юмором относится к провозглашенному большевиками «праву наций на самоопределение». Его подданные и без большевиков сумели самоопределиться. Тебе стоит только сказать, что лично ты и твое правительство признаете независимость Финляндии, и финская армия выступит против большевиков. Я тебя уверяю, что всего лишь за год Маннергейму удалось создать боеспособную армию.

– И все же, – прервал речь Степанова Колчак, – я не могу обещать то, что обещать не вправе. Да, я не политик! Потому тем более, как человек военный, не могу предпринимать действия, нарушающие целостность Российского государства. Не может быть и речи о независимости Финляндии.

Теперь встал Степанов. Не скрывая досады, глядя в глаза адмиралу, сказал свое последнее слово и он:

– В таком случае свое дальнейшее пребывание здесь я считаю бессмысленным. Барон Маннергейм ждет твоего ответа. С твоего позволения, я забираю к себе своего крестника. Я о генерале Мирке-Суровцеве, – уточнил генерал.

Не обращая внимания на удивленный взгляд Колчака, он продолжал:

140