След грифона - Страница 154

154

Тимофей Прокопьевич был счастлив. Хотя вслух сетовал:

– Видать, судьба у меня такая – век с одними девками жить. Не дал Бог сына. Теперь вот во внуках отказывает. Да оно так и лучше, с этими войнами да революциями...

А война и революция теперь докатились и до Сибири. Все было относительно спокойно до того момента, пока правительство Колчака не объявило мобилизацию. Мобилизацию провели, но недавние солдаты Первой мировой войны воевать снова не хотели. На фронт рвалась лишь молодежь из привилегированных сословий. Крестьяне и малочисленные в Томске рабочие, вдохнув прежней мирной жизни, кормить окопных вшей и идти под неизвестно чьи пули не желали. Часто сбиваясь в небольшие вооруженные отряды, они попросту уходили в тайгу. При появлении сильного лидера, атамана, эти отряды укрупнялись. Как всегда это бывает в партизанском движении, было оно неоднородно. Были и красные партизаны. Были и зеленые. Были и откровенно уголовные банды. При появлении военных они единодушно уже не только уходили в тайгу, но и стали нападать на представителей власти. После таких акций власть принимала карательные меры. А вот с карательными отрядами уже боролись все партизаны. Делать это было достаточно просто. И даже увлекательно из-за фактической безнаказанности. «Закон – тайга. Прокурор – медведь», – гласит сибирская поговорка. Вышли из тайги, разгромили незваных гостей, в тайгу же и вернулись. Крупный очаг сопротивления колчаковцам возник в среднем течении реки Чулым. Пришли каратели. Была самая настоящая война. Но утверждать, что партизаны были красными, по меньшей мере абсурдно. Партизаны были партизанами. Воевали с колчаковцами, чтобы не воевать неизвестно где и неизвестно с кем на стороне какого-то Колчака. Атаманили атаманы.

* * *

Суровцев объявился в Томске в конце лета 1919 года. К тетушкам, на улицу Офицерскую, он явился под вечер в гражданском костюме, в сопровождении офицера в форме есаула Забайкальского казачьего войска. Это был знакомый нам Александр Александрович Соткин.

Несмотря на поздний час, в квартире царил радостный переполох. Через несколько минут после прихода желанных гостей Мария Александровна звонила редактору «Сибирской жизни» Александру Васильевичу Адрианову с новостью о приезде племянника. Сергей считал эту суету излишней, но что можно было возразить милым тетушкам. Они с годами становились похожими на детей. А их огорчение из-за того, что Сергей не собирается предстать перед ними в генеральском мундире, было столь искренним, что он согласился переодеться. Френч с генеральскими погонами, со всеми орденами был отдан Параскеве Федоровне для чистки и утюжки. Форма была в чемодане, при нем, но она предназначалась для совсем другого случая. Щеголять генеральскими погонами в маленьком Томске не входило в планы Суровцева. Миссия его носила секретный характер. Но именно эту секретность могли походя нарушить словоохотливые родственницы.

– Не сердитесь, Сергей. Александр Васильевич не простил бы нам, если бы мы не сообщили ему о вашем приезде, – оправдывалась Маргарита Ивановна. – Ему для газеты нужна всякая новость с фронта. Он ценит каждую мелочь.

– Дело в том, что я приехал из Омска. Я уже несколько месяцев штабной офицер, – отбивался Суровцев. Что было неправдой.

– Тем более, – вмешалась вторая тетушка. – Нам тоже интересно узнать, чем живет штаб Верховного правительства России.

– Вот Александр Александрович – фронтовик. Он будет сегодня рассказчиком, – выразительно взглянув на Соткина, заявил Суровцев.

На секунду смутившись, Соткин кивнул. Он уже привык, что ему приходится в последнее время врать направо и налево. Да и начни он рассказывать правду, вряд ли кто поверил бы. Думал ли он, что ему придется сопровождать Суровцева, страшно сказать, в тылу красных! Мало того, он за последний месяц впервые посетил не только бывшую столицу Российской империи – Петроград, но и столицу Финляндии – Хельсинки, бывший город Гельсингфорс. Нужно сказать, что такая, полная опасностей, жизнь нравилась Александру Александровичу. Ему также льстило, что Суровцев из многих офицеров колчаковской армии именно его выбрал себе в помощники.

Переодевшись, Суровцев чувствовал себя, как говорится, не в своей тарелке. Тетушки и Параскева Федоровна, напротив, были довольны. Но их полные комплиментов замечания только добавляли неловкости Сергею. Мало того, приехавший Адрианов приставал к молодому генералу с вопросами о положении на фронте.

– Александр Васильевич, моя личная оценка, вероятно, сильно отличается от оценки общепринятой. Но я человек военный, и потому увольте от роли толкователя и интерпретатора, – пытался уклониться от разговора Суровцев.

– Неужели дела обстоят так плохо? – не удовольствовался такими отговорками редактор «Сибирской жизни».

– Я еще раз вынужден повторить, – достаточно твердо сказал Сергей Георгиевич, – я не намерен давать оценку действиям вышестоящих начальников. Как говорится, Бог им судья.

– Я так и предполагал. Дела наши плохи. Ну хорошо. В конце концов, о том, как воюют наши земляки, я могу написать?

– Александр Васильевич, как я могу рассказывать вам, как воюют Пепеляев или Урбанковский, без их ведома?

– Но о себе вы можете рассказать? – не унимался Адрианов.

– А обо мне вообще не может быть даже речи.

– Но почему? – вмешалась тетушка Мария Александровна.

– Действительно, почему? – вторила ей Маргарита Ивановна.

– Да потому что я изначально офицер Разведывательного отделения! Потому что длинный язык в моей работе означает короткую жизнь. Потому что я, в конце концов, не желаю говорить!

154