След грифона - Страница 171

171

– Давайте сюда этого человека, – приказал Суровцев.

– Точно говорят: мир тесен, – как выдохнул Соткин.

– Боюсь, что он даже теснее, чем мы о нем думаем, – пророчески заметил Суровцев.

Хакинен, по обыкновению улыбаясь, молчал. Если бы не знать, что он большой ученый, то со стороны могло показаться, что человек он весьма недалекий. Простодушие в его возрасте для любого другого было бы не лучшей характеристикой. Но Бруно Хакинен всю свою жизнь оставался взрослым ребенком. Наверное, поэтому он так легко налаживал дружеские отношения с представителями коренных народов Сибири, которые, по большому счету, всегда оставались детьми. Детьми природы.

Какой-то поручик принес дело Россомахина. Суровцев наскоро его перелистал. Наткнулся на еще одну знакомую фамилию – полковник Дмитриев. В своем поручительстве полковник Дмитриев писал: «Знаю Павла Афанасьевича как честного человека, а честного человека за убеждения расстреливать нельзя». Ввели Россомахина. Соткин порывисто встал и заключил приятеля в объятия.

– Здравствуй, Павел Афанасьевич, здравствуй, дорогой! Не чаял тебя здесь встретить, – приговаривал Соткин, обнимая Россомахина.

Обомлевший от неожиданности Россомахин не знал, что сказать. В полумраке подвала он к тому же увидел Суровцева с генеральскими погонами. Сразу же узнал и его. Было задержанному тридцать три года. Он был на десять лет старше Соткина и на семь – Суровцева. Выглядел же он сорокалетним. В его манере держаться странным образом переплелись военная выправка и строгие, но одновременно мягкие манеры русского интеллигента. Хорошо сложен, подтянут, среднего роста, красивое открытое лицо с умными глазами, даже сам облик этого человека вызывал неподдельное уважение. Если же знать его биографию, то уважение это неизменно вырастало до восхищения. На момент этой неожиданной встречи за его плечами была полная забот, труда, горестей и радостей непростая жизнь. Которая сама по себе может послужить материалом для романа.

В четырнадцать лет Павел Россомахин оказался и отцом, и матерью одновременно для своих четверых братиков и сестренок. Умер отец – мелкий служащий почтового ведомства. История умалчивает о причинах, но мать бросила пятерых детей и исчезла неведомо куда. Стипендии, которую получал ученик Тюменского реального училища Паша Россомахин, не могло хватать для прокорма даже маленькой семьи. Зарабатывал частными уроками. Сутки у него строились без перерыва на отдых. Едва хватало на сон. Если бы мог, он, наверное, отказался бы и от сна. Вставал в три-четыре утра. Готовил завтрак для малышни. Хлеб стряпал. Хлопотал по хозяйству. В девять часов был уже в училище. В три часа дня бежал давать частные уроки. Именно бежал, боясь по нерадивости потерять хотя бы одного своего ученика. Так до позднего вечера. Одно радовало, что братья и сестры подрастают и вот-вот станут помощниками. Училище окончил первым учеником. Дальше еще более удивительные события. Поступил в Академию художеств! Протекции никакой не было. Да и где было ею обзавестись в захолустной Тюмени! Как невозможно, впрочем, было юному сибиряку обзавестись оной и в столице. Суровцева в свое время выручил случай, явившийся в лице полковника Степанова. Случайности в судьбе Россомахина были другого рода. В академии ему не понравились консервативные порядки. Вернулся в Тюмень. В полном смысле слова был народным учителем. Преподавал математику, родной язык, естествознание, рисование и гимнастику. В журнале «Сибирские вопросы» выступал как журналист. Близость с политическими ссыльными отразилась на мировоззрении Павла Россомахина. Он избежал неминуемого ареста только потому, что добровольцем ушел на фронт, посчитав, что интеллигенту стыдно находиться в тылу, когда рабочие и крестьяне гибнут на войне. Остальное свершившееся на тот момент с Россомахиным читатель уже знает. Должен сказать лишь, что дальнейшая его биография будет еще более поразительной. Ничего выдумывать не пришлось. Но всему свое время.

– Здравствуйте, Павел Афанасьевич, – вставая и протягивая руку, в свой черед проговорил Суровцев. – Рад видеть вас живым и здоровым. Присаживайтесь. Ну что же вы не обратились непосредственно к Пепеляеву, чтобы вас оставили в покое? Вы же служили в двух полках одной 11-й Сибирской дивизии. Оба разведчики. Слышали друг о друге, – упрекнул он Россомахина.

– Вот поэтому, наверное, и не обратился, – ответил Россомахин.

– К сожалению, мы не располагаем временем для долгой беседы и встречи. Я вынужден быть кратким. Своим приказом я вас сейчас же освобожу из-под стражи. Дело ваше, – кивнул он на папку, – возьмите себе. Когда придут красные, может быть, это вам пригодится.

– Вряд ли, Сергей Георгиевич. Но все равно спасибо.

– Не стоит благодарности. Я сам вам многим обязан.

– Павел Афанасьевич, а ты и правда с Лениным встречался? – не удержался, чтоб не спросить, встрял в беседу любопытный Соткин.

– Дался вам Ленин, – улыбнулся Россомахин. – Вам, впрочем, расскажу. Правда! Как делегат от 1-го Сибирского корпуса был на приеме у Ленина.

– Ну и как? – не унимался Соткин.

Суровцев не стал одергивать Соткина, как это часто случалось. Тоже вопросительно смотрел на Россомахина.

– Да никак. Внешность весьма заурядная. Небольшого роста, лысый со лба, рыжеватый, судя по остаткам волос, но без веснушек. Когда разговаривает, постоянно щурится. Говорит быстро. При этом не выговаривает букву «р». Потому картавит. Ни черта не понимает в военном деле. Всерьез считал, что двух эшелонов Красной гвардии, – картавя «р», произнес он, – достаточно, чтоб заполнить бреши на фронте.

171