След грифона - Страница 29

– Прошу без церемоний, господин подпоручик. Новость у меня для вас хорошая. Ваше дело решено положительно. Сейчас готовится приказ о зачислении. Вы внесены в списки офицеров, зачисленных в академию.

– Ваше высокоблагородие, я не в состоянии найти слов благодарности, – волнуясь, произнес Мирк-Суровцев.

– Довольно. Я просто выполнил свой долг. А сейчас проводите меня и расскажите о себе. Особенно меня интересует, откуда у вас такое знание иностранных языков.

Суровцев рассказал о своих удивительных тетушках, вызвав улыбку на лице Степанова. Рассказал, что с отличием закончил Омский кадетский корпус и Павловское военное училище.

– Постойте. Почему Омский кадетский корпус? Вы что, из Сибири? – еще больше удивился Степанов.

– Так точно, ваше высокоблагородие. Я родился в Томске.

Степанов с еще большим интересом посмотрел на подпоручика. Действительно, молодой человек вызывал уважение. Не так часто в столице можно было встретить выходцев из Сибири. Еще ему вспомнился Томск.

В начале лета 1891 года он был в Томске. Степанов должен был войти в число сопровождавших Ники и Жоржа – великих князей Николая и Георгия – в их путешествии через полмира. Но присоединился к путешествию он лишь во Владивостоке, когда Ники был уже без брата. Как узнал Степанов, из Бомбея Георгия отправили домой по причине болезни. Сам Ники отмалчивался, но от других Степанов знал, что во время путешествия братья поссорились и Николай толкнул Георгия в трюм фрегата «Память Азова», на котором совершалось это путешествие. Туберкулез, которым страдал Жорж, после этого падения вспыхнул с такой силой, что надежды на выздоровление улетучивались с каждым месяцем и годом. В целом от путешествия по Сибири осталось двойственное чувство. Поражали воображение бескрайние безлюдные просторы. Не поддающийся никакому описанию Байкал. Реки, любая из которых равна Волге, но не в пример мощнее ее и глубже. Не раз и не два на переправах, там, где еще не было мостов строящейся Транссибирской магистрали, сердце замирало от мысли: если сейчас оказаться за бортом – за какие-то секунды течение отнесет за сотню метров ниже.

Томск тоже запомнился. Весь утопавший в зелени листвы, он куполами своих храмов, казалось, венчал природу божественной опекой небес. Впервые за время путешествия не донимала мошкара, которая до этого была основной неприятностью в пути, забивая рот и нос, лишая возможности спокойно есть, спать, даже думать. Постоянное жужжание и укусы буквально выводили из себя.

В Томске они посетили могилу сибирского старца Федора Кузьмича. В часовне, воздвигнутой на месте его погребения, Николай попросил оставить его одного. Когда все стали выходить из часовни, он остановил Степанова. Цесаревич долго и неистово молился, чем серьезно Степанова удивил. А затем оторвал от икон глаза, полные слез, и вдруг произнес шепотом:

– Здесь покоится мой двоюродный прадед.

Все произошло так неожиданно и сказано было так горячо, что Степанов не решился спрашивать под сводами часовни. И лишь вечером, после клятвы строго хранить эту тайну, он услышал, что старец Феодор не кто иной, как император российский Александр I. Степанов слышал об этом и раньше, но одно дело слышать вообще, а другое – узнать тайну захоронения от представителя царской династии. Тогда это потрясло.

Дни стояли удивительно теплые. По вечерам они выходили на маленький балкончик губернаторского дома. Бывший в свите цесаревича художник Кондратенко рисовал здание Троицкого кафедрального собора, точной копии московского храма. И работы того же архитектора Тона. После поведанной цесаревичем тайны Степанову стало понятно, почему копия храма, воздвигнутого в честь победы над Наполеоном, была возведена именно в Томске. Вероятно, это был подарок династии царю, победителю Бонапарта. Из аллей городского сада, находящегося поблизости, были слышны звуки духового оркестра. Также рядом находился еще один православный храм и лютеранская кирха. Такое могло быть только в Сибири. В других местах представители разных религиозных конфессий же предпочитают отделяться друг от друга расстоянием.

Томск также запомнился своим единственным в Сибири университетом и необычайной ухоженностью, какой не наблюдалось ни в одетом в строительные леса Владивостоке, ни в чересчур удаленном Иркутске, ни в Красноярске, как и Томск, купеческом городе, но слишком затрапезном и бревенчатом.

Прошло двадцать лет. Уже вступила в строй Транссибирская магистраль. Строительство дороги изменило Сибирь. Прежняя дикая необжитость края за эти десять лет улетучилась. Дважды еще Степанов бывал в Сибири. И оба раза это было связано с войной. С Русско-японской он возвращался через эти просторы тяжело раненным, с горечью от поражения в груди и с глухой злобой на бездарных военачальников. Но в Томске больше бывать ему не доводилось.

– А что, старца Феодора Кузьмича по-прежнему почитают в Томске? – неожиданно для подпоручика поинтересовался Степанов.

– Очень почитают, – ничуть не удивившись такому вопросу, ответил Мирк-Суровцев. – В Томске все убеждены, что старец не кто иной, как император Александр Первый.

– Любопытно. И откуда проистекает такая убежденность? – поинтересовался полковник.

– Среди сосланных в Томск в прошлом веке было много людей, видевших царя. Они его и опознали.

Они расстались. Степанов отправился к себе, размышляя по дороге, как ему теперь выстраивать отношения с Еленой Николаевной, мысли о которой в течение дня несколько раз всплывали из подсознания. И мысли эти странным образом согревали душу. Уж не влюбился ли он?