След грифона - Страница 46

– Не буду. Не поверишь, но после разговора с Поливановым мне даже дышится легче. Не хочу терять это ощущение. Скорей бы на фронт!

Поздним вечером того же дня, когда усталый Степанов вернулся домой, он застал Джунковского сидящим на диване в гостиной с томиком Пушкина в руках и в весьма благодушном состоянии. Початая бутылка коньяка, уже вторая, стояла рядом на полу. Натруженная пружина внутреннего состояния впервые за последние годы была не сжата чувством долга и грузом ответственности. Мундир был снят и покоился на спинке стула. Не отличающиеся густотой седеющие волосы генерала, как и небольшая бородка, были всклочены.

– Ты мне сейчас напоминаешь барона Мюнхаузена в отставке, – сказал ему Степанов.

– Напиши я мемуары – они бы затмили славу Распе. Кстати, признаюсь тебе, я знал, что Иллиодор прихватил с собой свои мемуары о Распутине, когда убегал за кордон. Женушку его с кое-какими бумагами я тоже нарочно проглядел.

– Не понимаю я тебя. Мало грязи у нас, так ты еще и заграницу смущаешь.

– О чем ты говоришь? Хватит делать приличную мину перед Европой. Может быть, перестанут влезать в наши дела, когда поймут, с кем имеют дело.

– Боюсь, что, наоборот, полезут в наши внутренние дела с удвоенной энергией. Что уже наблюдается.

– Да плевать на них! Я в последнее время, не поверишь, думаю, что хоть бы быстрей эта чертова революция свершилась. Хоть к чему-нибудь конкретному прийти. У нас народ уже сатанеет от происходящего. Вот ты говоришь – мемуары, а назови мне хоть одно издательство, которое взялось бы их опубликовать. Немногочисленные патриотические газеты сочтут, что это клевета, а многочисленные иудейские газетенки назовут их антисемитскими.

– Кстати, друг любезный, не высказывайся при моем подчиненном в своей манере о евреях, масонах и русских немцах.

– Ну вот. Даже при тебе о евреях мне говорить теперь нельзя.

– Дело не во мне. Не стоит смущать молодого человека, – памятуя о Мирке-Суровцеве, сказал Степанов. – Кстати, фамилия у него наполовину немецкая.

– Вот оно что! То-то он выпить со мной отказался. Точно немец. Погоди. Он мне представился вполне русской фамилией.

– Кстати, где он?

– В твоем кабинете. Сказал, что ему нужно поработать над отчетом для тебя. Точно – немец. Как я сразу не догадался!

Из кабинета вышел Мирк-Суровцев. Он был в мундире. Квартировавший у Степанова после возвращения с фронта, он имел свой гардероб, но, очевидно, посчитал для себя неловким переодеться в домашнее при малознакомом генерале. Да еще при таком генерале. Фамилия Джунковского была известна и ему. Георгиевского креста на груди не было. «И то хорошо», – подумал Степанов. Сегодня решилась судьба еще двух орденов, к которым Суровцев был представлен за год войны. Их действительно попытались прикарманить, воспользовавшись тем, что фамилия офицера наполовину немецкая. Два ранения и контузия не стали подтверждением ни храбрости, ни благонадежности штабс-капитана. Механизм присвоения орденов, которых удостаивались боевые офицеры, Степанов однажды испытал на себе и потому лично связался со штабом Северо-Западного фронта. Телеграмма из Генерального штаба сделала свое дело. Сегодня в опечатанном пакете на свое имя он получил ордена Суровцева. Вручать он будет завтра при всем отделении, а сегодня лишь сообщит об этой новости, как и о том, что Суровцеву присвоено очередное воинское звание – капитан. Но сделает он это только после того, как отчитает за проявленный авантюризм. Хотя, конечно, любопытно, почему офицер предпочел возвращаться в костюме матроса и нелегально. Явись Сергей к капитану любого русского судна и объяви, что он офицер Генерального штаба, никаких сложностей с возвращением не возникло бы. Еще приятное событие ожидало молодого человека. На его имя пришло два письма из Томска от его невесты и еще одно от тетушек, с которыми Степанов имел честь познакомиться во время их визита в столицу. По давно сложившейся в русской армии традиции письма следовало вручить после выполнения боевой задачи. Никогда письма не вручаются перед атакой или перед заступлением в караул. Мало ли что могут написать из дома? Даже невинная фраза, написанная девичьей рукой, может нарушить душевное равновесие воина. И кто-то спокойно воспримет даже неприятное известие, а кто-то будет искать смерти в бою, а то и застрелится в карауле из-за какого-нибудь пустяка. Для солдата нет пустяков, если дело касается его мирной личной жизни. Так что сначала пусть поведает о своем путешествии.

– Так ты у нас из тевтонов оказался? – наполняя очередную рюмку коньяком, обратился Джунковский к Суровцеву.

– Не более чем вы из польских шляхтичей, ваше превосходительство, – ничуть не смутившись, отвечал Мирк.

Степанов посмотрел на уже достаточно захмелевшего Джунковского и понял, что никакого разговора, а тем более отчета офицера, сегодня не будет. Хорошо, что Суровцев сам догадался изложить отчет письменно.

– Молодец, – одобрил Джунковский. Пружина его внутреннего состояния между тем уже чуть сжалась. – Вполне достойный ответ. Ответ русского офицера. Я бы даже сказал, не жидовский ответ, – добавил он и опрокинул рюмку с коньяком в широко открытый рот.

– Владимир Федорович, я же тебя просил, – повысил голос Степанов.

– Хорошо-хорошо, ни слова о жидах. Хотя мне, например, совершенно непонятно, почему ни самим евреям, ни нашим интеллигентам не нравится слово «жид»? Слово «жид» происходит от польского «zit», что значит «еврей».

Хмелел Владимир Федорович тоже своеобразно. Говорить он продолжал по-прежнему отрывисто, короткими рублеными фразами. Но, будучи пьяным, выстраивал длинные монологи, в которых из-за прерывистости речи все слова становились главными. И еще, пожалуй, нужно отметить, что взгляд у генерала становился мутным, как у змеи, опустившей на глаза защитные пленки.