След грифона - Страница 50

– А это ты у него сам спроси. Хотя он немец намного меньше, чем ты поляк.

– Скажите, капитан, что вы об этом думаете? – действительно спросил Джунковский.

Еще не привыкший к новому званию Суровцев вздрогнул от неожиданности. Не сразу ответил. Ему пришлось думать, уже отвечая на вопрос. Он и сам не знал, почему имел такую тягу к знаниям, но точно не потому, что чувствовал в себе присутствие немецкой крови.

– Я русский. Наверное, поэтому не смогу по-немецки четко объяснить. Присутствие в себе немецкой крови я ощутил на фронте и вот теперь, когда был в Германии. Но ощутил я это как-то по-русски. И на фронте, и сейчас я чувствовал, что понимаю немецкую логику, но, принимая ее, поступал ей вопреки. Поступал и поступаю, как может поступить только русский. Так, чтобы противник не мог понять моей русской логики. И потом... Сейчас стало модно причислять себя к тем или иным политическим течениям. Даже в армейской среде появились конституционные демократы.

– То ли еще будет, – перебил его Джунковский. – И социал-демократы того и гляди, подобно вшам окопным, заведутся.

– Продолжайте, – покровительственно оградил своего крестника от Джунковского Степанов.

– Перефразируя вас, ваше превосходительство, и премьера Столыпина, сказал бы, что я русский империалист. И все, что вредит империи, вредит мне.

Джунковский громко захохотал:

– Ай да капитан! Ай да умница! Смело! Весьма смело! Это ж надо придумать! Сейчас даже монархистом быть зазорно, а он, видите ли, русский империалист!

– Вы шутите? – озадаченно спросил Степанов.

– Я считаю, что любая нация стремится создать империю. Взять тех же поляков. Ну какого черта они столько веков твердят о Польше от моря до моря? Между тем настоящих империй было и есть не так уж много. Наша империя насчитывает примерно десять веков истории. И должен заметить, что расширялась она, руководствуясь понятием активной обороны. Нам всегда было не до заморских колоний: свое бы отстоять да к морям выйти. Я вам даже больше скажу, – то ли в шутку, то ли всерьез продолжал Суровцев. – Я и национальность свою определил для себя несколько необычно.

– Как это? – озадаченно спросил Джунковский.

– Я русский офицер!

– Интересно, – наполняя рюмки коньяком, произнес Степанов.

Рассказа о поездке Сергея в Германию не состоялось. Вошла Степанида и прямо от дверей объявила:

– Ваше превосходительство, Александр Николаевич, к вам еще гости. Просили доложить о себе.

– Кто? – удивился Степанов.

– Их превосходительство барон генерал-майор Маннергейм!

– Так зови. Чего ты стоишь? Оцените, господа, – обратился он к присутствующим, – как моя экономка сведуща в воинских званиях!

– Они приказали прежде доложить.

– Зови, тебе говорят, – пьяно присоединился к Степанову Джунковский. – Одним немцем больше, одним меньше! Какая разница?

Через минуту вошел сослуживец Степанова еще по лейб-гвардии Кавалергардскому полку, а затем и по Николаевской академии Генерального штаба барон Карл Густавович Маннергейм.

Друзья расцеловались и обнялись.

– Откуда ты? – спросил Степанов.

– С фронта. За новым назначением. Мне нужна твоя протекция, – ответил лучший кавалерист русской армии, личный преподаватель верховой езды царской семьи. – Добрый вечер, господа, – поздоровался будущий главнокомандующий и президент Финляндии.

– Ничего себе! Выходит, зря о тебе, Карл, говорят: «Одиночка по натуре этот барон». Саша, – переключил свое внимание с Маннергейма на Степанова Джунковский, – если и немцы бегут к тебе с просьбами о протекции, то революция в России – неизбежность, данность и свершившийся факт! Вели подать еще коньяку, – совсем опьянел генерал.

Мы оставим наших героев в уютной квартире генерала Степанова. Добавлю только, что спустя несколько лет уже Степанов будет скрываться от большевистской ЧК на квартире Джунковского, защищенного от репрессий личным приказом Феликса Дзержинского. А до этого будет почти задушевный разговор главного чекиста Дзержинского и бывшего главного жандарма Российской империи Джунковского. Очень им не понравилось тогда, что некоторые товарищи из большевистской партии решили использовать милую их сердцу Польшу как плацдарм для мировой революции. Джунковского, закончившего германскую войну командиром той же дивизии, которую он принял в конце лета 1915 года, большевики не тронули. На первый взгляд может показаться странным, но офицеры и солдаты его дивизии уважали своего командира. Они чувствовали и понимали, что не от хорошей жизни сбежал их превосходительство на фронт из царских палат. Честного слова генерала о том, что он не будет принимать участия в Гражданской войне на стороне белых, также было довольно для большевиков. Но свои антисемитские высказывания ему пришлось навсегда оставить, за тем исключением, когда он консультировал ОГПУ в борьбе с антибольшевистским подпольем...

Постепенно, сначала Ленин, а затем и Сталин, сформировали некое подобие музея из живых экспонатов ушедшей эпохи. Кроме Джунковского, почетное место в нем занимали бывший военный атташе России во Франции генерал-майор граф Игнатьев, полный генерал – генерал-фельдмаршал Таубе и другие из числа тех, кто не представлял опасности, но и использовать кого можно было только в пропагандистских целях. Дескать, смотрите: уважать «бывших» и мы умеем.

Глава 9. Примерка погон

1915 год. Сентябрь. Западный фронт

Ох уж эти награды и признание заслуг! В грядущей революции в военной среде их наличие и их отсутствие будут определять человеческие судьбы. И если заслуженные и успешные генералы будут еще думать, чью сторону им принять в Гражданской войне, то младшие офицеры со своим выбором определятся быстрее. И часто именно наличие или отсутствие наград окажется решающим фактором. Для кадровых военных продолжение карьеры во все времена значило слишком много. Были и у них, как и у простых людей, и у офицеров, призванных из запаса, разные жизненные обстоятельства, заставлявшие делать свой выбор, но было еще и это...