След грифона - Страница 144

144

Он, положив на стол «наган», сел напротив.

– Собственно говоря, мне просто хотелось посмотреть на вас.

– Посмотрел? – постепенно приходя в себя, спросил Железнов.

«Не позволять допрашиваемому задавать вопросы» – это первое правило допроса генерал Суровцев не раз и не два проверил на практике. Но сейчас в его поведение примешивалось другое – ревность. Уже бесполезная и бесплодная, но ревность.

– Считаю нужным сообщить вам, адмирал полу-Нельсон, – сказал он с иронией, переходящей в сарказм, – что ваша Жозефина, вероятно, родила вам ребеночка.

Сказанное достигло цели. Вид у Железнова стал жалким.

«Он ее любит», – обреченно понял Суровцев. Усмехнись Железнов, скажи что-нибудь плохое об Асе или разразись проклятиями в адрес его, Суровцева, судьба его была бы решена. Но Железнов был беззащитен, как может быть беззащитен только влюбленный человек. Человек, который вдруг осознает, что он теперь не один и что его дальнейшие дела и действия начинают подчиняться новым для него законам. Железнов не знал о беременности Аси. Но чему удивляться? Когда-нибудь это должно было произойти. «А может быть, этот беляк-генерал врет?» – промелькнула у него мысль.

– Сын у вас или дочь, я не знаю, – продолжал добивать его Суровцев. – Я уже месяц не получаю писем из Томска. Может быть, Ася еще и не родила вовсе. Искренне надеюсь, что все будет хорошо. А тебя я отпущу на все четыре стороны. Не хочу я твоей смерти.

– А если мне не надо жизни из твоих рук? – опять задал вопрос Железнов.

– Сие от тебя пока не зависит. Казак! – крикнул Суровцев.

Чуть не выбив дверь, влетел казак, стоявший с той стороны двери и не пропустивший ни одного слова из разговора. Но ничего из сказанного казак так и не понял.

– Я, ваше превосходительство!

– Вяжи ему руки. А то и правда руки потеряет. Нет, постой! Там в приемной мой тулуп и шапка. Будь любезен, принеси.

Через минуту казак буквально затолкал арестанта в генеральский тулуп. Снова, не без удовольствия, связал пленному руки и с каким-то торжеством водрузил на голову бывшего матроса полковничью папаху Суровцева, которая оказалась для Железнова неожиданно большой.

– Держи, братец, расписку. Передашь полковнику Яковлеву, что я забрал арестованного с собой. И на тебе еще на водку, – протянул он казаку ассигнацию.

– Благодарствую, ваше превосходительство!

Ни с кем не прощаясь, Сергей Георгиевич на штабном автомобиле отправился на вокзал. Там, в вагоне первого класса, прицепленном к санитарному поезду, его ждал генерал Степанов. После разговора с адмиралом Степанов решил незамедлительно выехать в Омск. Молча ехали по ночной Перми. Рядом с генералом Мирком в его тулупе и папахе ехал связанный Железнов.

Поезд медленно набирал ход. Состав точно не хотел покидать станцию. Суровцев и Железнов стояли в тамбуре. Когда немного отъехали, Сергей открыл вагонную дверь и резким и, неожиданно для Железнова, сильным рывком развернул его спиной к себе. Складным карманным ножом генерал перерезал ремень, связывавший руки арестанта. Затем, не сказав больше ни слова, сильным пинком отправил Железнова из тамбура наружу. Поезд шел медленно, но упавший матрос покатился по железнодорожной насыпи все же достаточно быстро. «Все», – сказал Суровцев и запретил себе даже думать об этом человеке. Сегодня утром он вспомнил необычные для себя нерифмованные стихи:

Каждый мужчина
должен уметь сказать себе,
просто и без надрыва,
как поставить диагноз:
«Эта женщина
меня больше не любит».

* * *

Внизу, под занесенной снегом железнодорожной насыпью, от душевной боли и унижения плакал Железнов. Мужественно перенеся все избиения в контрразведке, он был разбит и раздавлен нескрываемым презрением, которое буквально источал этот белогвардеец. «Лучше бы убил! Лучше бы он меня убил», – повторял Павел. Сам того не подозревая, Суровцев жестоко отомстил своему сопернику. Слом, произошедший в душе Железнова в зимнюю ночь 1919 года, с каждым годом будет только усиливаться. И так до самой его смерти, которая наступит спустя двадцать лет после этой памятной встречи. Осознание греховности революции посетит многих бывших «борцов за народное счастье». Но у Железнова будет и личный ад в душе. Он присвоил не просто чужое, что всегда происходит во время революций. Он присвоил то, что не могло ему никогда принадлежать, не будь этой революции. Любовь женщины другого сословия и другого круга. Да и присвоил ли? Нет! Она не будет любить его, Железнова, как любила до этого Суровцева. А он теперь не в силах забыть о ней. Он еще и отец теперь...

Разговор со Степановым был кратким. Александр Николаевич не был бы собой, если бы не узнал все о своем крестнике. Знал он и о сердечной ране Сергея. Он не стал спрашивать, что Сергей сделал с пленным. Проницательный генерал понял, что за пленный отбыл с ними. И куда он пропал. Генерал посчитал это личным делом Сергея. Он разлил в рюмки коньяк. Молча, не чокаясь, они выпили.

– Прямо как на поминках, – только и сказал Сергей.

В последний раз до этого он и выпивал на поминках. Было это в Омске, после отпевания и похорон брата Анатолия Пепеляева – Логгина. Того самого Логгина, который был невольным свидетелем первого поцелуя Сергея и Аси. Голубоглазый мальчик, мечтавший о военной карьере, окончил свой век лихим гусаром в стычке с красными. При воспоминании о нем сразу же прошла обида на Анатоля. «В сущности, он добрый малый. Но в остальном – оболтус, – думал Сергей, – и ничего с этим не поделаешь».

144