След грифона - Страница 167

167

– Да-да, Николай. Не удивляйтесь, – сказал Трифонову Эйтингон. – Привыкайте. Кроме сегодняшнего дня, у нас есть еще один. Но завтра вам надо будет выспаться. Таким образом, времени у нас, как говорится, в обрез.

– Простите, но я действительно в этой форме не узнал вас сразу, – уже улыбаясь, пришел в себя Трифонов.

– Богатым буду, – пошутил Суровцев. – Что же вас так поразило?

– Трудно ответить сразу, – не торопился с ответом Трифонов. – Просто какая-то другая манера держаться.

– Барон Маннергейм, будучи еще генералом русского Генерального штаба, любил говаривать: «Осанка – состояние души». Я впервые эту фразу не раз слышал от него лично, – еще больше поразил Трифонова Суровцев. – Да не удивляйтесь вы так. Я знаком с вашим главнокомандующим. Скажу вам больше: как и ваш батюшка, я служил в царской армии.

– Ну, ближе к делу, – деловито прервал беседу Эйтингон. – Переходите на немецкий язык. Времени, повторяю, у нас очень мало.

Теперь уже Эйтингон, точно так же как несколько дней назад Суровцев Судоплатову и Фитину, изложил Трифонову весь план операции. Трифонов внимательно слушал. Ничего из изложенного не вызвало у него возражения. Он согласился, что форма немецкого полковника на Суровцеве не только обоснованна, но и дает большое преимущество при передвижении по территории Финляндии. Но касательно себя попросил:

– Не надо меня повышать в звании. У меня нет такого «состояния души». То есть не та осанка. Я и по характеру не офицер. И еще, – попросил он, – постарайтесь найти мой Крест Маннергейма второй степени. Его у меня отняли при пленении. Это важно не только для меня, но и для дела.

– Что же вы сразу не сказали? – озадаченно проговорил Эйтингон.

– Вы не спрашивали про награды. А мне, согласитесь, как-то не совсем прилично было признаваться, что за войну с вами я награжден высшей наградой Финляндии.

Крест Маннергейма – действительно очень редкий. Это финский аналог русского Георгиевского креста. И награждали им только за исключительные отвагу и мужество, проявленные на поле боя.

– Вот незадача, – только и произнес Эйтингон. – Где же его теперь искать? Ладно, попробую.

– И еще одна беда, – со вздохом, в который раз за эти дни, проговорил Трифонов.

– Вы опять про болота, – даже не предположил, а уверенно произнес Эйтингон.

– Поясните, – вмешался Суровцев.

– Болота, будь они неладны! Ваш спутник сильно опасается при приземлении угодить в болотную топь, – пояснил Эйтингон.

– Северная часть страны – это одни сплошные озера и болота.

День пролетел, казалось бы, едва начавшись. Под вечер все трое буквально валились с ног. Мало того, постоянно хотелось есть. Все же и их усиленный паек был скуден. Ночью Эйтингон, который спал очень чутко, проснулся оттого, что Суровцев разговаривал во сне. Но не это поразило разведчика. Разговаривал Суровцев по-немецки. Бессвязная речь спящего человека. Но на немецком языке. «Завтра надо будет не забыть рассказать ему об этом», – подумал разведчик и снова уснул крепким сном усталого человека. Все, что можно было сделать для успешного проведения заброски, он сделал. В Разведывательном управлении Северо-Западного фронта он сумел найти даже Крест Маннергейма, принадлежащий Трифонову. Но жизнь на то она и жизнь, чтобы вносить свои коррективы. И послезавтра к юго-востоку от финского приграничного городка Кеми на финско-шведской границе события будут развиваться совсем не так, как планировалось на Большой земле. И может быть, было бы лучше приземлиться в болото. Но как было, так и было.

А было почти три часа изнурительного полета. Бомбардировщик Ил-4 авиации дальнего действия, с полными дополнительными баками, поднявшись с ленинградского аэродрома, сначала взял курс строго на север. Миновав смертельный огонь зенитной артиллерии противника, оставив слева от себя Финский залив, он вышел по курсу к западной оконечности Ладожского озера. Двигаясь до сих пор почти точно по тридцатому градусу северной долготы, здесь самолет изменил курс и полетел в северо-западном направлении. На предельно допустимой высоте он пересек всю страну Суоми и оказался над Ботническим заливом. Штурман не раз и не два сличал лежащую внизу береговую линию с картой. Видимость была затруднена: густой туман, закрывавший сушу, своими клочками посягал на гладь моря. Наконец убедившись, что впадающая в Ботнический залив приграничная река – Кеймийоки, а город на берегу – Кеми, он указал командиру экипажа поправку на курс и место выброски. Самолет начал снижаться. И сам самолет, и его экипаж были очень примечательными. Несколько дней назад, как сейчас финское небо, они рассекали небо немецкое. Они были участниками первого налета советской авиации на Берлин. Фашисты первоначально приняли эту бомбежку за налет британской авиации. Когда же открылось истинное положение дел, то все сведения засекретили. Гитлеру не решились даже доложить, опасаясь не только за погоны, но и за головы. Умные головы в Германии уже поняли, что война с Россией будет полна неприятных сюрпризов.

На затянутое густым туманом шоссе стратегического для Финляндии значения Кеми – Тампере – Хельсинки из леса вышли два человека. Один из них, в форме немецкого полковника, опираясь на выломанную в лесу палку, сильно хромал. Другой – унтер-офицер финской армии, с орденом Маннергейма четвертой степени на груди – поддерживал полковника за руку. В поведении их угадывалось явное желание остановить попутную машину в сторону Кеми. Но было раннее утро и за полчаса ожидания не появилось ни одного автомобиля. Когда же он появился, то двигался не к Кеми, а, наоборот, в сторону Тампере и Хельсинки. Трифонов не мог сообразить, как ему поступить в данной ситуации. Машина пронеслась мимо. Прокатившись метров двести, автомобиль затормозил и сидящие в нем люди точно решали, что им делать. Вдруг машина, не разворачиваясь, задним ходом стала быстро возвращаться назад, затем остановилась и наконец с водительской стороны автомобиля вышел рослый человек в немецкой форме. Сидевший на обочине, спиной к дороге, Суровцев расстегнул пистолетную кобуру и извлек из нее тяжелый «парабеллум». Оружие было хорошо ему знакомо по Первой мировой войне. Правда, тогда оно имело удлиненный ствол и называлось не «парабеллум», а «люгер». И стреляло намного точнее, чем его укороченный вариант.

167